Наследники Максимова

   Мы беседуем с доктором медицинских наук Александром Смоляниновым в дни, когда проходит Нобелевская неделя. В это время из Стокгольма приходят сообщения о присуждении престижной премии ученым – за практические достижения или уникальный вклад в разных научных областях.

   В скромном, по-настоящему рабочем кабинете руководителя Покровского банка стволовых клеток на почетном месте висит портрет. На нем – Александр Александрович Максимов, основоположник унитарной теории кроветворения, предтеча современной клеточной биологии и регенеративной медицины не только в России, но и во всем мире. Он первым ввел в науку понятие «стволовых клеток» и стал своего рода Циолковским в разработке этого уникального направления. Максимов не видел стволовую клетку, а лишь предвидел ее. Но это предвидение полвека спустя начало спасать человеческие жизни.

   Однако, как обычно случается с настоящими первопроходцами, особых наград, и тем более Нобелевской премии, русский ученый за свои труды не получил. Так что, размышляя с Александром Смоляниновым о развитии клеточных технологий в России, мы то и дело возвращались к наследию Максимова. И к Нобелевской премии.

– На каком уровне сегодня находится отечественная регенеративная медицина? Можно ли сказать, что мы в тренде мировых разработок?

   – Да, мы достигли определенного уровня. Но для дальнейшего развития нам нужны технологии. А чтобы их создать, нужны большие инвестиции. Вот, например, недавно на одной из международных конференций в США был представлен доклад крупной иностранной компании, в котором были заявлены три препарата на основе стволовых клеток и фибробластов. Такие же препараты выпускает и Покровский банк стволовых клеток. Но нам, чтобы запустить эту технологию, необходимо пройти огромный круг согласований и утверждений – это испытания, исследования, согласование с чиновниками и прочая. Весь этот процесс требует серьезных инвестиций. И хотя Покровский банк уже много лет занимается серьезными разработками в области клеточных технологий, помощи от государства ждать не приходится. Все, что мы как частное предприятие зарабатываем, мы же и вкладываем в разработки, в технологии, в закупки материалов и современного оборудования.

– А все-таки, есть технологии, которые наши и западные специалисты развивают практически параллельно?

   – Да, такие технологии есть. Например, в сентябре 2013 года Покровский банк начал заготовку мезенхимальных клеток пупочного канатика. Сегодня эта технология уже разошлась по многим банкам стволовых клеток мира, но нам, одним из отечественных пионеров этого направления, прогресс дается нелегко. В первую очередь, из-за отношения наших же коллег, которые ругают эту технологию. Такое сопротивление тормозит науку. И это торможение заставляет нашу талантливую молодежь по-прежнему уезжать на Запад. Так, на Конгрессе педиатров 2014 г. в Петербурге две такие, с позволения сказать, мэтрессы истории набросились на молодого талантливого ученого. Их главный аргумент – это применять нельзя, это надо запретить. Нам пришлось их немного успокоить, поскольку они даже не обратили внимания на то, что это доклинические испытания стволовых клеток, проводимые частной компанией и федеральным НИИ. У них не было желания пообсуждать, а только взять и запретить.

– Российские ученые, работающие с клеточными технологиями в России, когда-нибудь смогут претендовать на Нобелевскую премию?

   – Во-первых, это колоссальный многолетний научный труд и опять-таки, большие деньги, которых у наших специалистов нет. Но я назову двух человек, которые могли бы претендовать на получение такого признания. Один из них – выдающийся российский ученый. Это Александр Александрович Максимов, гистолог и эмбриолог, член-корреспондент РАН, профессор. В этом году исполняется 140 лет со дня его рождения.

   Он первым в мире заявил о стволовых клетках, это было в 1909 году. По сути дела, существование стволовых клеток было «открытием на кончике пера»: ни сам Максимов, ни кто-либо другой в ту пору этих клеток не видел. Практическая значимость этого открытия стала понятна, когда стала развиваться атомная промышленность: случались аварии, люди стали болеть, и для их лечения требовалась пересадка костного мозга. Вот тогда-то, уже в 60-х, стало понятно, какое колоссальное фундаментальное открытие сделал Максимов в начале века.

   Но, как часто это бывало в советскую пору, ученому пришлось эмигрировать. Зимой 1922 года он покинул Россию, причем при весьма драматических обстоятельствах – вместе с сестрой Клавдией они ехали 200 километров в санях по льду Ладожского озера. Научную карьеру Максимов продолжил уже в США: в Чикагском университете ему дали место на кафедре анатомии, где он и преподавал и возглавлял работу лаборатории экспериментального исследования тканей. У него было много смелых и интересных исследований. Так что потенциально Максимов был близок к Нобелевской премии, но он много чего не успел. Ученый скончался в 1928 году. Я разыскал его могилу в Чикаго, поклонился от всех ученых России. Был такой душевный порыв.

– Сложно, наверное, было найти?

   – В своих поисках я прошел всю цепочку – побывал в чикагском университете и на кафедре, где Максимов работал, разыскал дом, где он жил, наконец, нашел кладбище, где он захоронен. Управляющий кладбища так проникся нашими поисками, что когда в книге записей обнаружилось упоминание о месте захоронения, сам предложил нас туда провести. Мы нашли могилу Максимова со скромным надгробием, возложили венок. Великий был ученый. Его учебник по гистологии был переиздан 34 раза в 26 странах мира. Ни один профессор СССР не может похвастаться такими достижениями. У нас, кстати, сохранился его учебник, изданный в 1918 г. в Петрограде.

– Вы хотели назвать имя еще одного человека, достойного в будущем стать Нобелевским лауреатом.

   – Да, вероятный кандидат на Нобелевскую премию в будущем – это американка Джоан Курцберг, профессор Дюковского университета. Она директор Банка пуповины и крови, ее работы посвящены лечению редких заболеваний. Она не боится разрушать барьеры и делать невероятные, на первый взгляд, операции. Например, под ее руководством в США была проведена первая в мире аутологичная трансплантация клеток пуповинной крови для лечения ДЦП. Ею разработана и методика, при которой можно забрать стволовые клетки из плаценты матери, а потом уже ввести их новорожденному малышу.

   На выступлениях Курцберг всегда аншлаг: каждый хочет ее послушать и, конечно же, с ней пообщаться. Но она чрезвычайно занятой человек. И однажды, я так думаю, эта хрупкая, всегда бодрая и подтянутая женщина получит свое заслуженное признание и со стороны нобелевского жюри.

– Если вернуться к нашим реалиям, то чем сегодня гордимся мы? Что Покровский банк стволовых клеток считает перспективными направлениями своей работы?

   – Во-первых, мы продолжим работу по проектам, связанными со стволовыми клетками пупочного канатика. Здесь, например, ведется разработка препарата для лечения аллергии и средства на основе повязок для лечения ожогов и пролежней. Мы будем развивать исследования в области травматологии и ортопедии. Например, мы изобрели такую технологию, где можно вырастить из стволовых клеток пластинку с хондроцитами и заменить ее в суставе, при этом не меняя сам сустав. Такие пациенты идут у нас. Мы пытались расширить этот проект, но вновь встретили сопротивление со стороны ортодоксальных» травматологов, которые видят решение проблем лишь в замене суставов. И в этом случае развитие современных технологий искусственно тормозится.

– Вы сказали, что все заработанные деньги инвестируете в приобретение и обновление оборудования. Что в итоге удалось закупить, несмотря на санкции и рост курса валют?

   – Мы предвидели ухудшение экономических условий еще в начале года. Так что успели подготовиться. В частности, мы закупили расходных материалов с подходящими сроками годности с запасом на 1-2 года. С другой стороны, если мы хотим развиваться, нам нужно соответствующее оборудование, которое практически все сегодня является дорогостоящим. Но, к счастью, наш учредитель понимает, что любое развитие требует вложений. Поэтому мы, например, приобрели новую линию по обработке пуповинной крови. Такой аппарат есть сегодня только в Покровском банке, в Париже и в Лондоне. Так что теперь в России мы являемся передовиками в этой области.

   Мы также установили систему автоматизированного наблюдения за процессами, происходящими в жидком азоте: все записывается в терминале, и с любого компьютера, у которого есть доступ к терминалу, можно посмотреть, что происходит. То есть полный контроль за криогенными процессами.

   Наконец, из-за повышенного спроса нам пришлось докупить восемь СО-2 инкубаторов, каждый из которых стоит как хороший автомобиль. Но это стоило того. Пока на этих инновационных приобретениях мы в этом году, вероятно, и остановимся. Все другое наше оборудование, надежное и проверенное, работает на высоком уровне. Как и вся команда Покровского банка.

Журнал «Город (812)» № 35(277) 20 октября 2014

Елена Мягкова